Хостинг от uCoz
От переводчика.
Императорские указы назывались либо словом китайского происхождения сэммё (“возглашаемые повеления”), либо по-японски оомикотонори (“великое изречение слов государя”), что, безусловно, обнаруживает и генетическую и функциональную близость указов с архаическими молитвословиями норито: и то и другое, по-видимому, восходит к более ранним сакральным текстам, передающим волю небесных богов.
Основной корпус японоязычных текстов (сэммё) вычленяется из летописи “Сёкунихонги”
[1] (“Продолжение записей о Японии”), завершенной к 797 г. До 697 г. (дата первого указа, зафиксированного в летописи) сэммё, вероятно, составлялись по-японски, но сохранились лишь их китайские записи, позже указы императора окончательно приобрели вид китайской официальной документации. Таким образом, сэммё VII—VIII вв. оказались единственными образцами этого стиля японской словесности, по которым можно судить о характере связи социальных и государственных институтов того периода с обрядово-культовой практикой, архаическими концепциями мироустройства и религиозно-идеологическими заимствованиями.
Известно, что сэммё, как и норито, исполнялись в определенном музыкальном ключе; в некоторых храмах сохранилось нечто вроде партитур отдельных указов, что свидетельствует о характере сэммё как одном из видов музыкально-ораторского искусства. Исполнение сэммё было средством обеспечить стабильность и благополучие государства и, как и норито, проводилось в рамках тщательно разработанного имперского ритуала.
Наиболее отчетливо ритуальная традиция прослеживается в указах, связанных с восшествием на престол и отражающих концепцию государственной власти и престолонаследия. Идеологическая основа этой традиции — центральный миф рода тэнно (“небесный властитель”), правителей, объединивших под своей властью древнее государство Ямато (по установившейся в западном японоведении традиции эти правители именуются императорами, хотя и без должных к тому оснований). Согласно этому мифу, императорский род восходил к солярному божеству Аматэрасу — таким образом, начало владычества тэнно помещалось в мифологическое время и пространство для подтверждения правомерности и юридической обоснованности становящейся государственной структуры. Сам термин тэнно заимствован из Китая, где, впрочем, он применялся к верховному правителю совсем недолго — во второй половине VII в. в танском Китае. Первоначально же этот термин в китайской мифологии обозначал верховное божество и первого из триады божеств — повелителей Неба, Земли и Людей, т. е. относился к владыке Неба.
В текстах сэммё император часто титулуется так: “государь, что, как бог явленный, великой страной восьми островов правит”. “Бог явленный” (акицуками) — выражение, встречающееся в норито и означающее, по нашему предположению, божество, видимое глазу, явленное в мир людей, в отличие от тех богов синтоистского пантеона, чьи тела, согласно мифологическим сводам, были сокрыты. Божественность правления иногда подтверждается развернутой ссылкой на миф об императоре-первопредке: “Прародители могучие, бог и богиня, на Равнине Высокого неба божественно пребывающие, обильную страну Поднебесную внуку поручили, дабы правил ею”. Япония, таким образом, в этих клише именуется то великой страной восьми островов (Ооясима), то Поднебесной. Первый термин имеет несомненную связь с божествами восьми десятков островов (Ясосима-но ками). Обряды поклонения этим богам (означенные в третьем свитке “Процедурного кодекса годов Энги”) проводились в рамках ритуала восшествия на престол нового императора и, по всей вероятности, имели целью усмирение божеств земли. Поднебесная же — китайский термин, имевший, вероятно, скорее номенклатурно-юридическую, чем заклинательную, силу.
Особое место в клишированном титуле императора занимает глагол сиросимэсу, условно переведенный как “правит”. Сиру в древнеяпонском языке означало прежде всего “владеть”, “обладать”. Это же слово было (или стало со временем) равнозначно понятию “знать”, “ведать” (ср. хидзири — “ведун”, “мудрец”, букв, “ведающий солнцем” — поэтический титул императора, например, в песне “Манъёсю” № 29), т. е. глагол сиру здесь — прежде всего утверждение факта обладания великой страной восьми островов, что, видимо, в архаической системе понятий было равнозначно правлению.
Вспомогательный же глагол мэсу, как известно, имеет значение почтительности. Однако ряд лингвистов (Ооно Сусуму, Сатакэ Акихиро, Маэда Кингоро) убедительно доказывают его связь с глаголом миру (“видеть”). Нам уже доводилось писать об особой мироустроительной функции взгляда
[2] и о понятии ритуального оглядывания страны императором с целью ее стабилизации и устроения (обряд куними) — мифологема взгляда может быть прослежена на многих текстах “Кодзики” и “Манъёсю”. Сиросимэсу, таким образом, в контексте менталитета той эпохи означало “обладать-смотреть” (ср. с текстом молитвословия: “Страна восьми островов великих, кою царственная богиня Аматэрасу озирает”) или же “владеть, глядя”.
Из указов выясняется, в частности, и категориальное понятие вадза (“деяние”, “действо”), которое совершается императором на унаследованном им “высоком престоле небесном” и само является наследуемым. “Деяние” это заключается в решении двух основных задач: первая — “сию обильную страну Поднебесную обустраивать и выравнивать, народ Поднебесной ласкать и жаловать”; вторая — передавать это наследное деяние следующему правителю. Понятие народа при этом в большой мере совпадает с понятием Поднебесной — в разделах указов, говорящих об амнистиях и награждениях, зачин обычно гласит: “Прежде всего награждаем Поднебесную”. Однако из этого зачина, как нам кажется, нельзя делать вывод, что император ставил своей целью заботу о повышении благосостояния простых людей из гуманных соображений или только ввиду тех выгод, которые могло принести двору процветание крестьянства и мелкого чиновничества. По нашему мнению, здесь присутствует еще один аспект, связанный с архаическим менталитетом. В рамках концептуального мира сэммё взаимодействие с этой частью населения, как представляется, имеет характер ритуально-магического действа. Ведь награды, повышения в ранге и амнистии считались самым важным аспектом правления. В одном из указов императрица Кокэн (749—757, 764—770), лишая власти своего преемника, говорит: “Постоянными праздниками и делами мелкими пусть нынешний правитель ведает, а важными делами державными — наградами и наказаниями, этими двумя заботами мы ведать станем”. Можно предположить, что дело не только в том, что распоряжение наградами и наказаниями давало реальную власть над подчиненной императору придворно-чиновничьей верхушкой. Из текстов создается впечатление, что ситуации раздачи наград и милостей вызывались необходимостью принесения императором своего рода жертвоприношений. Исходя из материалов летописи, эти ситуации таковы: восшествие на престол, изменение девизов правления в соответствии с чудесными знамениями, обнаружение залежей золота и меди, восстановление традиции исполнения танца госэти, назначение наследного принца и т. п.
Особенно явственно этот ритуальный аспект милостей, оказываемых императором народу, прослеживается на типологически сходном материале: “Больной Ван находился при смерти, поэтому была проведена амнистия заключенных в центре и на местах”
[3]. И японская и корейская концепции дарования милостей народу как рода жертвоприношения, видимо, опираются на “Исторические записки” Сыма Цяня, где, например, в разделе об императоре Сяо-у перечисляются ритуальные подношения: сначала жертвы Небу, вознесенные на горе Тайшань, потом — Земле на горе Сужань, затем Народу были пожалованы быки (одно из главных в Китае жертвенных животных), вино и ткани (также обычно входящие в список жертвенных даров).
Другими словами, привычные средства воздействия на стихии Неба и Земли и традиционные способы коммуникации с божеством переносятся на третью сферу вселенной из триады Небо — Земля — Люди, заимствованной из Китая вместе с понятием тэнно.
Что же касается “деяния” (вадза) императора — передавать унаследованную власть преемнику, то, как явствует из указов, всякий император рассматривался как звено в цепи правителей, имперсонифицирующее мифологического правителя первопредка. Ссылка на мифологический или исторический прецедент вообще выступает повсюду в качестве гаранта юридической правомочности предпринимаемого деяния — будь то отправка послов в иностранное государство или женитьба на женщине из определенного рода.
Непременным условием успешного правления оказывается помощь министров и придворных высокого ранга — в соответствии с китайской традицией, усвоенной и в Корее. Основным качеством этих вельмож выступает “сердце светлое, чистое, прямое, истинное”. Понятия “чистый” и “светлый” (акаки киёки), без сомнения связаны с концепцией ритуального очищения; понятие “прямой” (наоки) непосредственно отсылает к норито (например, к молитвословию в праздник священных врат), где богов-охранителей призывают “видя выпрямлять, слыша выпрямлять, выпрямлением божественным, выпрямлением великим” (ср. теонимы выпрямляющих божеств в благопожелании дворцу — Господин божественный выпрямитель и Господин великий выпрямитель — Камунаоби-но микото, Оонаоби-но микото). Еще одно божество дворца — Оомия-но мэ-но Микото, охранительница дворца, призвана допускать во дворец только тех, у кого нет “дурных помыслов и грязного сердца”. При этом слово “дурной” записывается в норито благопожелания дворцу иероглифом “злой дух”.
По-видимому, этой мифологической концепцией грязного и дурного как относящегося к области скверны, в противоположность чистому (прошедшему ритуальное очищение), объясняется и характеристика заговорщика, посягающего на неприкосновенность “высокого небесного престола”, — он наделен “грязным сердцем”, кроме того, вместо качества прямоты, выпрямленности, правильной направленности, он носит признаки “супротивности” (сакасима — “вверх ногами”, “наоборот”). В одном из указов, например, императрица Кокэн (Сётоку) вскоре после неудавшейся попытки ее свержения жалует придворным пояса, чтобы их “сердца успокоились и выпрямились (наоси)”. Таким образом, верность царствующему правителю отождествляется с мифологическим понятием прямого и чистого с качеством сакральности в противоположность искривленному, грязному, связанному с миром злых духов, скверны, со “страной дна” (Соко-но куни).
Отсюда мифологизированность многих политических мер, предпринимаемых правителем против оппозиции, например перемена имени заговорщика Киёмаро (“Чистый Маро”) на Китанамаро (“Грязный Маро”) или ссылка заговорщиков в отдаленные места. Такие места были оговорены специальным указом и во много совпадали с топонимами, обозначающими пределы Поднебесной, за которые изгонялись демоны эпидемий в новогодних экзорцизмах.
Таким образом, в сэммё предстает определенным образом смещенный тип мифологического мышления — результат стремления соотнести космологический строй представлений с исторической и социальной действительностью, найти и выделить точки мифологических проекций на картину новой государственности.
Однако в этом мире, находившемся на рубеже космологии и истории, в этотм социокосмическом универсуме уже действовал не один только архаический субстрат верований (получивший вскоре название синтоистского). В сэммё мы воочию видим, как он переплетается и с даосскими, и с конфуцианскими представлениями. Из области даосских концептов, принятых в сфере конфуцианской государственности, была прежде всего заимствована концепция знамений (олень с белой отметиной, черепаха с иероглифами на панцире и т. п.) и метеорологических примет типа “благовещих облаков” (цин-юнъ). Были усвоены и отдельные конфуцианские постулаты, однако поверхностно и непоследовательно: например, концепция прерывания на троне добродетельного правителя, получившего мандат Неба, в ослабленном виде содержалась в одном из указов императрицы Кокэн, где утверждалось, что смещенный ею Дзюннин не обладает необходимыми для правления качествами и не получил согласия Неба. Однако количество смут и заговоров, пришедшихся на царствование Кокэн, свидетельствует о том, что ее доводы были неубедительными для большинства, расценивавшего действия императрицы как ущемление власти аристократии.
Вместе с тем многие понятия китайской государственности, выросшие на конфуцианских идеях, занимают в указах значительное место: это, например, возобновление танца госэти — “Дабы Поднебесную обустроить и выровнять, и дабы между верхами и низами царили стройность и согласие... надобно две вещи учредить — церемонию и музыку” (т.е. ли и юэ). Здесь и поощрение “добродетельных жен, преданных мужей, почтительных сыновей и послушных внуков”. Та же Кокэн в качестве одного из мотивов своего отречения выдвигает сугубо конфуцианские соображения: “И матушке нашей, императрице, о коей молвят с трепетом, не можем мы услужить, как полагается по закону родителей и чад их, и сердце наше ни днем, ни ночью покоя не знает”.
Наиболее бурный и драматический характер приняло в тот период противостояние синтоизма и буддизма, отразившееся во многих указах VIII в. и связанных с правлением императрицы Кокэн (постригшись в буддийские монахини, она приняла имя Сётоку) и влиянием ее фаворита, буддийского священника Докё. Еще раньше в указах “Сёкунихонги” свою приверженность буддизму декларировал правитель Сёму, объявивший себя перед статуей Будды Вайрочаны слугой Трех Сокровищ — Будды, дхармы и сангхи. Японские правители, почитающие Закон Будды, относились к буддизму как к своего рода могущественному магическому средству для защиты государства. Кокэн, например, разоблачая очередной заговор, провозглашала, что преступный умысел раскрыт благодаря чудесной силе Будды Вайрочаны, сутры “Сайсёокё” (Суварна-прабхаса), разным божествам буддийского пантеона (дэва, локапала), а также благодаря богам Неба — Земли и вмешательству душ покойных императоров-предков (сходные по типу смешанные апелляции наблюдаются и у других народов, например обращения “к Богу и к Перуну” у древних славян). Во время царствования императрицы Сётоку буддийский монах Докё стал настолько могуществен, что был близок к захвату престола. Однако, как свидетельствуют тексты указов, синтоистское божество Хатиман объявило, что “подданный не может стать государем” и Докё должен быть изгнан. И хотя императрица подвергла сомнению достоверность слов Хатимана, переданных через посланца, все же партия Докё и в его лице японский буддизм потерпели поражение в борьбе за престол в древней Японии. Между тем буддизм к тому времени приобрел уже большое влияние — строились великолепные монастыри, буддийское духовенство получало разного рода пожалования. Императрица даже объявила о разрешении буддийским монахам участвовать в центральной синтоистской церемонии — празднике вкушения великого урожая — наряду с синтоистскими жрецами, хотя раньше минимальное соприкосновение участника синтоистских церемоний с чем-либо буддийским уже влекло за собой непременный ритуал очищения, без чего оскверненному не полагалось входить во дворец или храм, где проводился синтоистский обряд.
Примечательно, что группа придворных, находившихся в оппозиции к буддизму, олицетворенному для нее в фигурах Докё и Кокэн, пользовалась в борьбе с ними разного рода архаическими средствами, нередко лежащими в сфере злокозненной магии и ворожбы (объявленной в молитвословии великого очищения одним из “прегрешений земных”). В одном из указов мы узнаем, что придворная дама, участница заговора принцессы Фува против Кокэн, раздобыв волос императрицы, вложила его в череп, найденный “в грязной реке Сахогава”, и во дворцовой зале трижды совершила некий магический обряд.
Принц Вакэ, как говорится в другом разоблачительном указе Кокэн, обратился с молитвенным письмом к душам своих предков и попросил их вернуть из ссылки опальных родичей и способствовать убийству “двух врагов — мужчины и женщины”. Насколько это просматривается в текстах семмё, никто из заговорщиков не пытался обратиться к магическому чтению сутр или заступничеству бодхисаттв, полагая, по-видимому, что эти силы противостоят традиционной линии престолонаследия и служат магическим средством в руках противника. Таким образом, в рамках сложного и многосоставного мировоззрения той эпохи, в указах VII — VIII вв. достаточно определенно просматривается архаическая основа. Как существенная часть традиционного дворцового ритуала, эти тексты хранили значимость сакральных волеизъявлений. Причастность сэммё к миру мифопоэтических воззрений явлена не только в их функциональном аспекте. Хотя сэммё принято считать текстами преимущественно историческими и в высокой степени юридическими, они тесно связаны со сферой обрядовой поэзии и молитвословии. В ранних указах, несомненно, присутствует определенный ритмический рисунок. Наибольшую близость к песням “Манъёсю” обнаруживают сэммё, исполняемые в ритуале восшествия на престол, и траурные указы — плачи. Некоторые тексты явно представляют собой промежуточные формы между норито и сэммё — как, например, один из указов Сёму, отсутствующий в “Сёкунихонги”, но сохранившийся в архиве одного из монастырей. В этом указе, помимо ритуального испрашивания благ у богов (в данном случае — буддийских Трех Сокровищ), содержатся еще и элементы заклинания-экзорцизма — “этими словами многие ошибки былые изгоняются и уходят”.
В такого рода тексте явственно соединены признаки и цели разных видов имперского ритуала, что, видимо, позволяет судить о характере более ранних ритуальных текстов этого типа, где общее понятие нори (“изрекать”, “называть”, “волхвовать”) вмещало и жанры норито (слова богов, позже — обращения к богам), и жанры микотонори (речи императора, сэммё, обращенные к разным странам древнего Ямато или ко всей Поднебесной).
Указы японских правителей VII-VIII вв.
Повелению великому, повелению государя, что, как бог явленный, великой страной восьми островов правит, собравшиеся принцы, владетели, вельможи, всех ста управ чиновники и народ Поднебесной — все внимайте — так возглашаю.
С тех пор как деяния начались на Равнине Высокого Неба со времен предков далеких, доныне и впредь, от одного к другому государевы потомки нарождающиеся передают правление страной восьми островов великой. И согласно наставлению, коим боги, на Небе пребывающие, дитя богов небесных наставляли, — государыня [Дзито], дочь Ямато, что, как богиня явленная, великой страной восьми островов правит, деяния на сем престоле высоком, от солнца небесного унаследованные, нам передала, на нас возложила. И ее повеление великое, досточтимое, высокое, широкое, крепкое, мы приняли и в трепете пребываем. И мыслим божественной сутью своей — сию страну обильную Поднебесную обустраивать и выравнивать, народ Поднебесной ласкать и миловать. И сему повелению великому, государем возвещенному, все внимайте — так возглашаю. И повелевается сим: всех ста управ чиновники, обильной страной в четырех направлениях правьте, а также чиновные люди, во всех землях назначенные, законы страны, властью государевой установленные, исполняемые, без ошибок и нарушений [блюдите], сердцем светлым, чистым, прямым, истинным дела задумывая, задумывайте, служите без лени и небрежения. И сему повелению великому, изреченному все внимайте — так возглашаю. А люди те, что сие услышали и уразумели и усердно служить станут, — те, по службе своей, пожалованы будут похвалой, и возвышением, и наградами — таково повеление великое, государем изреченное, и все внимайте — так возглашаю.
Повелению великому, повелению государыни, дочери Ямато, что, как богиня явленная, Поднебесной правит, вы, принцы, владетели, вельможи, всех ста управ чиновники и народ Поднебесной, — все внимайте — так возглашаю.
Мыслим мы божественной сутью своей о сем, как о деянии наследном, — ибо как то началось со времен государя, что с Равнины Высокого Неба спуститься соизволил, и доныне и впредь, всех времен государи многие на престоле высоком пребывая, солнцу небесному наследуя, страну обильную Поднебесную обустраивали и ласкали, и изреченному повелению великому все внимайте — так возглашаю.
Деяния эти, от солнца небесного наследованные, обустраивающие и ласкающие, до нашего царствования дошли, и сердце Неба-Земли мы чтили и лелеяли, в трепете и благодарности пребывали.
И вот донесли нам, что в стране обильной, где мы правим, в земли Мусаси, в стороне восточной, мягкий красный металл сам по себе наружу явился.
И мыслим мы божественной сутью своей, что есть то сокровище, явленное изволением богов дарующих, на Небе пребывающих, на Земле пребывающих, и поскольку то сокровище-знамение
[6] богами Неба и Земли явлено, то и название правления нашего обновляется, переменяется, и повелению изреченному все внимайте — так возглашаю.
Повелением сим пятый год Кэйун переменяя, первым годом Вадо нарекаем — так назвать решено годы царствования государыни. Сим в Поднебесной возвещается повеление радостное — всем, кому повышение в чине положено, тем повышение назначить.
И в Поднебесной все прегрешения прощаются. С рассвета одиннадцатого дня месяца муцуки
[7] первого года Вадо и впредь прегрешения всякие, от тяжких и далее, и легкие, и тяжелые — все снимаются, и те, что уже открыты, и те, что еще не открыты. Заключенным и в колодках находящимся — все прегрешения простить. Однако из восьми преступлений тяжких — кто уже убил, ограбил или украл, притом обычным порядком отпущен не был, тем прощение не даруется. Тех беглых, что в горах и низинах хоронятся, при себе оружие держат и уж сто дней не показывались, — тех считать как только что бежавших. Престарелым людям ста родов — кому за сто лет — три коку нелущеного риса, за девяносто — два коку, за восемьдесят — один коку. Почтительных сыновей, послушных внуков, праведных мужей и верных жен
[8] отметками на воротах отличить и на три года от податей освободить. Тем одиноким, что себя содержать не могут
[9], — риса нелущеного один коку. Чиновникам ста управ разных — по чинам их награды жаловать. Управителей уездных
[10], в разных землях — всех на ранг повысить. Не продвигать лишь тех, кто выше шестого. И землю Мусаси от оброка освободить, а уезд ее — от податей.
Таково повеление изреченное государыни нашей, и все внимайте — так возглашаю.
Возвещается указ великий государыни нашей, дочери Ямато, что, как богиня явленная, великой страной восьми островов правит, — и вы — принцы, владетели, вельможи, ста управ чиновники и народ Поднебесной — все внимайте — так возглашаю.
Слуги злокозненные, супротивные похитить, отнять, украсть замыслили наследование престола высокого, от солнца небесного унаследованное, установленное прародителями могучими, богом и богиней, на Равнине Высокого Неба божественно пребывающими.
Разум потеряв, с пути сбившись, Нарамаро, Комаро и прочие с ними, шайку супротивную собрав, хотели сначала дом министра
[12] окружить и убить его, потом дворец великий окружить, изгнать принца наследного
[13], затем свергнуть вдовствующую императрицу, завладеть колокольчиками, печатями и бирками
[14], после этого правого министра
[15] призвать хотели и приказать ему Поднебесной указ “возвестить. После же замыслили они государыню оттеснить и, одного из четверых принцев выбравши, владыкою сделать. И вот, в ночь двадцать девятого дня месяца минадзуки, подошли они к дому канцлера, принесли там клятву, соленой воды напившись
[16], и вознесли моления четырем сторонам Неба-Земли. Во второй же день месяца фумидзуки они порешили войско поднять. В час овцы второго дня Оно-но Адзума-хито призвал к себе служащего во дворцовой управе охраны
[17], Камуцумути-но асоми Хидацу
[18] на земли Бидзэн, и велел тому: “То-то и то-то нам помоги сделать” — так ему указал. “Хорошо, сделаю”, — согласился он. И в час кабана того же дня все нам рассказал. Тогда мы обо всем разузнали и вникли, и оказалось, что обо всем он правду поведал, и все они в том признались
[19]. Когда же рассмотрели мы законы, то вышло, что все эти люди подлежат смертной казни
[20]. Но хоть и так, решили мы их помиловать и наказание на одну степень облегчить: имена семейные переменить и наказать далекой ссылкой
[21].
И думаем мы божественной сутью своей; воистину, благодаря защите и милости богов Неба-Земли, а также благодаря тому, что души императоров великих, о коих молвят с трепетом, что Поднебесной правили со времен начала Неба-Земли и поныне, слуг грязных призрели и оставили, а также благодаря силе чудесной богов величественных — Русяна-нёрай, Кандзэон-босати, чтящих закон — Бонъо и Тайсаку и четырех великих владык небесных
[22] [всем им благодаря], слуги эти. супротивные, нечистые себя обнаружили и во всем признание принесли.
И великому изреченному повелению государыни внимайте все — так возглашаю.
Особо говорю: что же до тех людей, что к заблудшим примкнули, то осквернят они землю столицы, если по ней ступать будут, посему перевести их в землю Идэхи в деревню Огати, в дома за частоколом
[23] — и сему великому повелению все внимайте — так возглашаю.
Изволением прежнего государя небесного [25], о коем молвят с трепетом, нам поведано было: “Поднебесную тебе, дитя мое, передавая, скажем, что, по усмотрению твоему, можешь ты великого принца слугой сделать, можешь и слугу принцем великим назвать. И если тот, кто потом императором станет, будет непочтителен, непослушен и груб, то на престоле его не оставляй. Если же он будет следовать закону господина и слуги, с чистым, справедливым сердцем помогать тебе и служить будет, то его государем оставь” — так поведано было. И то повеление великое слышал кое-кто из пажей, что вместе с нами государю прислуживали. Однако же тому, кто ныне императором является [26], как мы за этот год увидели, бремени сана этого не вынести. Но не только в том все дело. Как мы ныне известились, они с Накамаро сердцами были едины и тайно замышляли наше изгнание. Сверх того, они шесть тысяч войска подняли и умышляли всемером во дворец проникнуть [27]. И еще говорили они, что, с войсками отборными к нам ворвавшись, они разгром и смятение учинят, а нас убьют. Посему императорского ранга он лишается, жалуется рангом принца царственного и понижается до должности владетеля земли Авадзи [28], и повелению великому, изреченному внимайте — так возглашаю.
Перед Тремя Сокровищами, о коих молвят с трепетом, со смирением возвещается повеление государя, что слугой Трех Сокровищ смиренно пребывает. Государыня великая, премудрая
[30], правившая Поднебесной из дворца Охарида, когда два храма основала — Асука и Тоюра, то обет принесла и повеление изрекла:
“Люди те, что храмы сии осквернят, повреждение им причинят и потревожат, будут наказаны бедствиями, что по наследству потомкам их перейдут”
[31] — так повелела. И на сие повеление великое Небо-Земля, дрогнув, ответствовали
[32], я же, слуга неумелый, того не уразумел.
И, страшась нарушить и ослушаться сего изволения государыни великого, ибо ныне только его постиг, словами сими разные ошибки былые изгоняю и удаляю
[33];
и дабы удостоиться великой милости Трех Сокровищ и милости от изъявления воли
[34] государыни премудрой дабы Поднебесная ровно управлялась и государство в спокойствии пребывало, ныне обет приношу и волеизъявление реку; — о чем с трепетом возвестить надлежит, — так возвещаю смиренно.
[1] Сёкунихонги. — Кокуси тайкэй (Основные произведения отечественной истории). Под ред. Куроита Кацуми. Т. 1—2. Токио, 1975.
[2] Л. М. Ермакова. Литературные трансформации некоторых мифологем японской архаики. — Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока. Тезисы Тринадцатой научной конференции. М., 1988, с. 96—103.
[3] Ким Бусик. Самкук саги. М., 1959, с. 106.
[4] Указ прочитан в 17-й день 8-го месяца 697 г. Император Момму, прежде принц Кару, правил с 697 по 707 г., наследовав своей бабушке, императрице Дзито, отрекшейся от престола и ставшей буддийской монахиней, сохранив за собой при этом определенную власть. При императоре Момму был составлен кодекс “Тайхорё” (702—718), регламентировавший социальные и экономические структуры государства и задавший набор правовых норм.
Текст этого указа, как и многих других, исполняется глашатаем от имени императора, при этом личные местоимения чаще всего отсутствуют. Указание на деятеля может содержаться в глагольной форме, выражая социальный статус деятеля, тем не менее часто это указание, к сожалению, не заменяет ясно выраженных грамматических отношений. В случае определенно заявленного императорского “я” перевод дается в соответствующих личных формах глагола, если же речь ведет глашатай, то в его тексте потенциально содержится как августейшее “мы”, так и естественное “он”. Как и во время исполнения молитвословий норито, всякий раз, когда глашатай произносит слово то нору (“так возглашаю”), присутствующие отзываются ритуальным возгласом, который выражает одобрение и согласие — оо! (старояп. вово!)
[5] Указ прочитан в 11-й день 1-го месяца 1-го года Вадо (708). Считается, что традиция наделять девизом период правления берет начало в Китае во II в. до н. э. при императоре У-ди (династия Западная Хань). В Японии этот обычай, по-видимому, ввел правитель Котоку, объявив первый год своего правления (645) первым годом эры Тайка (“Великих перемен”). Девиз правления менялся, разумеется, при восшествии на престол нового правителя, а также в случае каких-либо бедствий или, наоборот, счастливых предзнаменований.
[6] То, что обнажилась медная руда, сочтено добрым предзнаменованием. Вообще закон предписывал обращать особое внимание на разные природные богатства: “Если станет известно о местности, где в горах и на равнинах имеются драгоценные камни, ценные породы деревьев, а также золото, яшма, серебро и другие ценности, и если [они] пригодны для нужд государства, то всегда следует сообщать [об этом] Государственному совету, который должен доложить трону” (Свод законов “Тайхорё”. Вступит, ст., пер. и коммент. К. А. Попова. Т. 1—2. М., 1985, с. 153). Слово вадо по-японски читается как нигиакаганэ — мягкий красный металл, т. е. мягкая медь. Различные металлы и изделия из них неоднократно упомянуты в ранних свитках мифологических сводов. Примитивная металлургия восходит к началу заселения островов, и технология обработки металлов получает там быстрое развитие. “Процесс добычи меди рисуется в следующем виде: дробленую руду перебирали и обжигали, используя древесное топливо и меха, плавку — сернистую медь — разливали по сосудам. Эту плавку снова обжигали и после выжигания серы и железа получали чистую медь. К концу VIII в. японцы научились получать разные медные сплавы” (М. В. Воробьев. Япония в III—VII вв. М., 1980, с. 232). При императрице Гэммё (707—715) впервые были введены в обиход серебряные и медные монеты, те из них, что уцелели, до сих пор, хранятся в монастыре Сёсоин.
[7] Муцуки — первый месяц года.
[8] “Почтительных сыновей, послушных внуков...” — в кодексе “Тайхо рицурё” под явным влиянием, конфуцианских идей предусмотрены поощрения за моральные достоинства человека “. . .если провинциальному и уездному управлениям станет известно о почтительных сыновьях, послушных внуках, справедливых мужьях и добродетельных женах, то следует сообщить об этом в Государственный совет, который докладывает государю. Об этом уведомить данное село и двор. Такую семью полностью освобождать от налогов, податей и повинностей. Если искренность такого поведения вызывает всеобщее восхищение, то следует выдать щедрое вознаграждение” (Свод законов “Тайхорё”, с. 107).
[9] “Тем одиноким, что себя содержать не могут. . .” — согласно “Толкованиям к кодексу” (“Рё-но гигэ”), это вдовы, вдовцы, сироты до 16 лет и бездетные старше 67 лет.
[10] “Управителей уездных. . .” — имеется в виду уезд Титибу, где была обнаружена медная руда.
[11] Указ прочитан в 12-й день 7-го месяца 1-го года Тэмпё-Ходзи (757). В тот период особенно остро стоял вопрос о престолонаследии: император Сёму (724—749) оставил наследником принца Фунадо; Фудзивара-но Накамаро вместе с императрицей поддерживали принца Оои; Тоёнари и Нагатэ выдвигали Сиояки; Оотомо-но Камаро — принца Икэда. Этот указ решительно менял расстановку сил в пользу Фудзивара, поскольку их соперники из клана Татибана подверглись разгрому. Принц Кибуми, принц Фунадо, Оотомо-но Комаро, Тадзихи-но Усикахи, Ону-но Адзумабито, Комо-но Цунэтари были до смерти забиты палками, принц Асукабэ и многие другие были отправлены в ссылку. Судьба Татибана Нарамаро неизвестна.
[12] “...дом министра...” (киби-но найсо) — титул, пожалованный императрицей ее фавориту, Фудзивара-но Накамаро.
[13] “...изгнать принца наследного...” — Оои, будущий император Дзюннин.
[14] “...колокольчиками, печатями и бирками...” — колокольчики служили чем-то вроде подорожных, по ним на станциях выдавались лошади. Принцам и придворным первого ранга полагались колокольчики с десятью нарезками, чинам выше третьего ранга — с восемью и т. д. Печатей, согласно “Тайхорё”, было шесть разных видов, в том числе одна “божественная”, получаемая императором в день восшествия на престол и в официальной переписке не используемая, по-видимому нечто вроде личной священной реликвии. В принципе оттиск печати считался более надежным и достоверным, чем подпись официального лица. Бирки, видимо, были дощечками с указанием имени, должности и ранга, своего рода удостоверениями личновти.
[15] “Правого министра...” — Фудзивара-но Тоёнари, старший сын Фудзивара-но Мутимаро. За соучастие в заговоре был отослан служить на Кюсю в военном округе, но доехал только до Нанива (нынешний Осака), где тяжело заболел. В 764 г. он был восстановлен в правах, умер в 765 г.
[16] “...принесли там клятву, соленой воды напившись...” — клятва (укэи) — род обета. Здесь обет приносится соленой водой — по мнению немецкого японоведа X. Цахерта, поскольку соль тогда добывалась из морской воды, чародейная сила морских глубин переходила и на добытую соль (Zachert Herbert. Semmyo. Die Kaiserlichen Erlasse dies Shoku—Niliongi. В., 1950, S, 61). Позже такого рода магические обеты приносились на мече.
[17] “...управе охраны...” — как известно из документов, численность охраны в 729 г достигала 300 человек, к 765 г. — уже 400.
[18] Хидацу, раскрывший заговор императрице, получил в награду повышение до младшего четвертого класса и фамильный титул оми.
[19] “...все они в том признались” — употреблено китайское выражение фуцзуй (“принест: повинную”), яп. цуми-ни фусу. Вообще, указы Кокэн изобилуют китаизмами.
[20] Смертной казни через обезглавливание подлежали преступники, совершившие, согласно кодексам, самый тяжелый из восьми тяжких грехов — мятеж против правителя.
[21] “...далекой ссылкой” — в указе “Сёкупихонги” от 24-го дня 3-го месяца 1-го года Дзинка (724) были установлены три вида изгнания: дальнее изгнание — в землях Идзу, Ава, Хитам, Садо, Оки и Тоса; среднее — в Сува и Иё; ближнее — в Этидзэн и Аки.
[22] Русяна-нёрай — Вайрочана-татхагата; Кандзэон-босацу — бодхисаттва Каннон (сапскр. Авалокитешвара); боги благие, чтящие закон, — Бонъо (санскр. Брама) и Тайсаку (сапскр. Индра). Четверо великих владык небесных — санскр. локапалас (“охранители мира”), властители сторон света, охраняющие их. Легенда об их появлении перед буддой Шакьямуни излагается в “Суварнапрабхаса-сутре”, каковую локапалы обещали охранять. Чудесные боги величественные — фукасиги идзин: постоянный эпитет к буддам и бодхисаттвам.
[23] “...дома за частоколом...” (киэ — кихэ) — бараки, где селили солдат гарнизонов, обычно стоявших во всех областях страны, в которых обитали враждебные Ямато племена эмиси (эбису). Земля Идэха (Дэва) — северо-запад острова Хонсю.
[24] Указ прочитан в 9-й день 10-го месяца 8-го года Тэмпё-Ходзи (764). Спустя три недели после смерти Накамаро Дзюннин был смещен и выслан на остров Авадзи, трон вторично заняла Кокэн, под именем императрицы Сётоку. Дзюннин, живший во дворце Тюгуин в Нара, совершенно не ожидал таких событий и не принял никаких защитительных мер против готовящегося удара. В “Сёкунихонги” он предстает как жертва интриг и распри между Накамаро и Докё. Указу предшествует такая запись: “Императрица Такано послала окружить дворец Тюгуин военачальника принца Вакэ, главу левого воинского приказа принца Ямамура, главу внешнего приказа Кудара-но Коникиси Кёфуку, в чине дайсё, с несколькими сотнями войска. Император пришел в такое замешательство, что не надел ни платья, ни обуви. Посланные сильно его торопили. Некоторые его придворные разбежались, никто за него не стоял. Он вместе с матерью и еще несколькими членами семьи пошел пешком на северо-восток от управы документов. Там принц Ямамура прочитал ему указ” “Кокуси тайкэй. Т. 2, с. 309).
После текста указа говорится, что, выслушав его, Дзюннин с матерью вышли под конвоем за ворота и были посажены на оседланных коней. Дзюннин умер в ссылке на острове Авадзи в 765 г. при неясных обстоятельствах. Дзюннин-тэнно, император “Чистая гуманность” (“гуманность” здесь — условный перевод китайского жэнъ) — титул, которым принц Оои был наделен лишь в 1870 г., т. е. через тысячу с лишним лет после смерти. Вскоре после данного указа императрица отменила все реформы в системе управления страной, которые были проведены Накамаро с одобрения императора Дзюннин.
[25] “...прежнего государя небесного...” (ян. амэ-но саки-но микадо) — имеется в виду император Сёму.
[26] “...императором является...” (микадо-то ситэ хабуру хито, т. е. букв, “человек, несущий службу в качестве императора”). В этот оборот Кокэн, несомненно, вкладывает свое пренебрежение, однако примечательно, что царствование — тоже служба, выше глагол хабэру (“служить”), относится к пажам и к самой Кокэн, служащей еще на скромных ролях.
[27] “...всемером во дворец проникнуть” — место неясное в оригинале. В прочтении Норинага — “проникнуть под видом крестьян”. Не вполне также достоверен выбор из двух иероглифов — “владыка” (“дворец”) или сэки (“застава”).
[28] “...владетеля земли Авадзи” (Авадзи-но куни-но кими) — титул без должности. Отправляя императора Дзюннин на Авадзи, императрица тем самым отдает его под надзор клана Югэ (откуда происходил Докё), жившего на этом острове.
[29] Этот указ (возвещенный от имени императора Сёму) не входит в “Сёкунихонги” — его текст обнаружен среди документов храма Гангодзи. В данном указе речь идет об обете, принесенном некогда императрицей Суйко, правившей с 592 г. Ее указ-обет (или заклятие), адресованный Трем Сокровищам, зиждется на архаических правилах коммуникаций с божеством и с равным успехом мог быть обращен к синтоистскому богу, почитаемому в любом из традиционных святилищ.
Храм Гангодзи, один из первых буддийских монастырей, был учрежден в местности Асука в Ямато и первоначально именовался Хокодзи (Храм блаженства Закона). Когда императрица Гэнсё перенесла столицу в Нара, то туда же были передвинуты многие храмы, но Гангодзи, воздвигнутый в Асука, колыбели японского буддизма, долго еще оставался на месте. Затем, во 2-м году Ёро, его под названием “новый Гангодзи” (Сингангодзи) начали переносить в левую часть столицы, на Шестой проспект, на старом же месте был учрежден другой, названный “основной Гангодзи” (Хонгангодзи).
Храм Тоюра (Тоёра) в Асука ныне именуется монастырем Когодзи. Название он также получил по местопребыванию — в Тоюра в Ямато.
Из “Сёкунихонги” известно, что перенос храма Гангодзи в новую столицу был начат во 2-м году Рэйки (717) при Гэнсё и осуществлен в 719 г. Но из “Гангодзи энги” явствует, что перенос этот по разным обстоятельствам был завершен лишь Сёму в 17 г. Тэмпё (741).
Указ подписан 19-м днем 4-го месяца 18 г. Тэмпё (742) и содержит имя исполнителя — придворного высокого ранга Фудзнвара-но асоми Тоёнари.
[30] “Государыня... правившая... из дворца Охарида...” — императрица Сунко.
[31] “...будут наказаны бедствиями, что [по наследству]... перейдут” — т. е. наследовавшие Суйко властители могут поплатиться за невыполнение ее обета, так как наследуют это обязательство в числе прочих наследных деяний.
[32] “...Небо-Земля, дрогнув, ответствовали...” — как явствует из документов храма Гангодзи, после того, как Суйко принесла обет “перед всеми буддами десяти сторон света и четырьмя небесами”, “произошло сильное землетрясение с грозой и сильным ливнем, и государство полностью очистилось”. Это землетрясение, видимо, и было ответом — знаком того, что обет услышан и принят.
[33] “...изгоняю и удаляю” — т. е. изгоняется возможная скверна, связанная с нарушением обета Суйко.
[34] “...милости от изъявления воли...” — нарушение обета ведет наследника к бедствиям, исполнение же, напротив, к процветанию.
Текст взят с сайта http://www.vostlit.info/